Недавно была свидетельницей душераздирающей сцены в нотном отделе Ленинской библиотеки: туда пришла пианистка, студентка консерватории, которой профессор задал выучить какой-то романс Свиридова. В библиотеке студентке запретили ноты копировать (70 лет не исполнилось со смерти автора, значит — нарушение авторских прав). Единственный способ получить эти ноты, сказали сотрудники библиотеки — это переписать их полностью от руки!
Но в фортепианных партиях столько нот, что заниматься их переписыванием может только абсолютно ненормальный человек!
Запрет на копирование нот действует, оказывается, во всех библиотеках — это наши депутаты приняли такой закон. То есть студенты консерваторий, музыканты-исполнители теперь (если не приобретут привычку фанатично искать всюду ноты) с меньшей вероятностью будут играть сочинения, созданные менее 70 лет тому назад.
Очень интересная штука. Выходит, автор лишается главного «авторского права» — права на то, чтобы его музыка исполнялась, жила, чтобы она была знакома людям. Ведь если в течение 70 лет со дня смерти композитора никто не будет исполнять его музыку, то, вполне естественно, о нем просто забудут. Может быть, конечно, потом, через сто-двести лет, вдруг случится чудо и какой-нибудь романтик протрубит: куда смотрели предки, проглядели гения? Но разве история настолько гарантирована от случайностей, чтобы мы могли рассчитывать, что именно так и произойдет?
Конечно, я не беспокоюсь персонально за Свиридова. Но если говорить по существу, то много хорошей музыки именно потому и было потеряно для потомков, что ее исполнение и переиздание было запрещено или затруднено (как сейчас). В частности, в фольклоре: когда-то (еще до революции) те люди, которые ездили по деревням и записывали песни, обладали авторскими правами не только на издание, но и на публичное их исполнение. И где теперь эта музыка? Она никому неизвестна. Причем и «авторы», я уверена, не особенно обогатились.
На старых нотах Первого концерта Паганини в редакции Вильгельми, скачанных мной недавно с imslp, тоже значится, что публичное исполнение этой вещи запрещено. Между тем каденция Вильгельми в художественном отношении куда лучше каденции Соре. Но мы уже привыкли, что надо играть Соре. Мы уверены, что потому, что эта каденция сложнее технически (хм! выставка достижений народного хозяйства! еще немного, и она оказалась бы длиннее самого концерта), но не исключено, что такая элементарная вещь, как перекрытый доступ к другим вариантам нот, тоже сыграла свою роль.
Так что современное «просветительское пиратство» (книжное и нотное) — без всякого сомнения, помогает соблюдать главное «авторское право» — быть услышанным. О том, что оно делает нас лучше и умнее, можно и не говорить…