Эта грустная история (окончание)

Окончание. Начало здесь и здесь

— —

Сейчас кажется невероятным, немыслимым, невозможным, что такой человек стал личным секретарем моего отца (и его доверенным лицом!!!) И что она же, писавшая про себя, что носит в себе дьявола (см. «дневники»), публично была признана святой.

Последствия этого могли быть намного хуже, чем это получилось на самом деле. Прежде всего – слава Богу, что моя мама, мой брат и я остались живы. И что вообще никто из людей физически не пострадал.

—

Прямо жутко, что за все прошедшие десятилетия никто ни о чем не догадался. Но тут надо сказать, что Н.И. действительно фантастически маскировалась. И доверчиво-слепы были не мы одни. А ведь среди знакомых Нелли Ивановны были в основном умные, интеллигентные, чрезвычайно эрудированные люди. Никто из них так и не понял, кем она была.

Теперь, когда я всё знаю, для меня легко объяснимы многие вещи. Я, например, теперь отлично понимаю, что такое имела в виду Н.И., когда, смеясь, убеждала меня в последний год жизни: «Анечка, ты слишком хорошо обо мне думаешь!»

Также я понимаю, почему она в конце концов стала такой загадочной. Ведь она знала, что когда согласно завещанию ее тайна будет раскрыта, и все ее умные, интеллигентные, эрудированные знакомые поймут, насколько они были далеки от истины.

Сейчас, собрав все факты воедино, я вижу очень хорошо, какое именно обстоятельство затуманивало нам зрение. Нелли Ивановна (или, точнее, та ее личность, которая была создана для публики, потому что об одном человеке тут говорить не приходится) создавала настоящую дымовую завесу, манипулируя, давя на жалость, внушая окружающим чувство вины. Именно так ей удалось стать личным секретарем моего папы, именно так ей удалось продолжить общение с моей мамой после его смерти.

…Вернемся к истории. Настоящие обстоятельства нашего общения с Н.И. должны быть рассказаны, тем более что сейчас, собрав факты, побеседовав с разными людьми, прочитав «дневники», я составила для себя достаточно полную картину.

— —

В начале своей консерваторской карьеры Н. И. работала «на абонементе» консерваторской библиотеки (то есть общалась с читателями, среди которых были профессора и народные артисты, подбирала и выдавала им ноты). Как я поняла, она была ценным сотрудником, ее советы были полезны, к тому же она всегда была корректна, вежлива с читателями, была к ним очень расположена, и нередко они ощущали потребность поделиться с добрым библиотекарем личными проблемами или творческими планами.

(Тут надо заметить, что Н.И., как человек, обладавший исключительным художественным вкусом и чутьем на перспективы, моментально выделяла среди читателей наиболее значительных, талантливых личностей, уже отмеченных званиями или имевших мощный потенциал — и стремилась войти в ближний круг общения именно с ними).

Исподволь, постепенно, слово за слово, Нелли Ивановна предлагала свою помощь по библиотеке, подсказывала, как лучше найти те или иные ноты и книги, и завязывались знакомства. Как именно так получилось, что мой отец поделился с ней планами писать докторскую диссертацию и Н.И. взялась ему помочь в сборе информации – я не знаю. Возможно, это была инициатива самой Н.И., а может быть, все-таки была какая-то договоренность. Но суть заключается в том, что она подготовила для моего отца какие-то карточки, и когда работа была готова, он перевел ей за эту работу по почте огромную для того времени сумму – 200 рублей. На что Нелли Ивановна выказала ему… Страшную и Ужасную Обиду. Она даже перестала с ним здороваться, встречаясь в консерваторских коридорах.

Деньги она тут же перевела обратно. И сделала все, чтобы мой папа понял, какое страшное оскорбление он нанес этой святой, но такой несчастной женщине: она от чистого сердца ему решила помочь, а он пригвоздил ее позором, решив заплатить.

Что же, теперь надо было выдержать паузу… Надо было помариновать моего отца, чтобы он в должной мере помучился угрызениями совести.

Это была, конечно, манипуляция. Сегодня об этом пишут статьи и даже книги. Тогда – не писали. Отец мой (человек со сложным характером, импульсивный, знавший за собой, что он мог кого-то обидеть) легко попался на крючок.

Когда Н.И. «смогла» его великодушно простить, она начала расширять свое присутствие в его жизни, постепенно брала на себя какие-то еще обязанности. Если заходила речь об оплате – Н.И. достаточно было напомнить тот эпизод, чтобы сохранить над ситуацией свой контроль. Вся семья моего отца, все родные – и моя бабушка Нечаева, и бывшая жена папы Наталья Васильевна, и сначала моя мама – к Нелли Ивановне относились настороженно (а острая на язык бабушка Нечаева вообще называла ее «втирушей»), но процесс было не остановить.

Как оказалось, при этом Нелли Ивановна широко рекламировала по консерватории свою работу на моего отца. Она рассказывала, какое безумное количество времени и сил у нее на это уходит, жаловалась на здоровье, и не забывала упомянуть, что так тяжело работает она совершенно безвозмездно. Также она говорила, как сильно и безответно влюблена. Ее очень сильно жалели. (Про тот эпизод с 200 рублями она, конечно, молчала).

Н.И. всегда действовала демонстративно. Когда для папиного архива понадобились картонные папки, она их не купила тихо в магазине (хотя папки стоили копейки и уж как-нибудь наша семья могла бы их себе позволить), а пошла к своей начальнице по библиотеке, попросив у нее папки и рассказав про свою работу, ярко отметившись таким образом в этой теме.

В чем же на самом деле заключался ее труд?

Тридцать лет подряд (!) я считала, что работа заключалась в создании архива.

Этот архив находится у нас дома, занимает полтора шкафа, на каждой папке название написано почерком Н.И. Сначала мне в эти папки даже влезать было страшно – слишком много информации. Потом, когда я начала понемножку разбираться, я тоже ничего не заподозрила, мне было не с чем сравнивать – опыта архивной работы у меня не было.

Но недавно я начала заниматься семейной историей и, записывая биографию бабушки Нечаевой, поработала в нескольких больших государственных архивах. Я почувствовала разницу. Для нашего архива не была нужна работа библиотекаря. У нас – папки, где на видных местах почерк Н.И., внутри же в основном в кучу свалены более-менее похожие материалы. Мне кажется, что рассовать свои материалы по папкам мой отец вполне мог бы и сам, и таким образом рассказы Н.И. о ее беззаветном труде были, конечно, саморекламой и преувеличением.

Впрочем, мы что-то сильно застряли на этой теме.

Нам только важно знать, что поскольку великая работа не велась, то поэтому вполне понятно, почему Н.И. бывала у нас дома при жизни отца так редко (я вообще помню ее за все время лишь несколько раз). Поэтому то, что она писала в дневнике и говорила всем вокруг, было ее фантазиями.

Ох, этот «дневник»… Увы, нам придется снова и снова к нему возвращаться.

—

Итак, Н.И. несколько раз приезжала работать на дачу, где мы все жили (работали они с моим отцом на глазах у мамы, разбирали бумаги). Один раз возвращаться оказалось поздно, и Н.И. оставили ночевать. Моя мама выдала ей постельное белье, полотенце и устроила Н.И. в комнате для гостей.

Возвращаясь домой, Н. И. записала каллиграфическим почерком в толстой тетради, как она провела ночь наедине с моим отцом, и как утром варила ему завтрак. Куда подевались мы с мамой на то время – воспаленное воображение Нелли Ивановны даже не утруждало себя объяснить.

Мало-помалу Н.И. увлекалась, фантазия ее разыгрывалась, и она описывала более длительные и драматические сцены.

Она, например, писала, как мой папа чем-то заболел и целый месяц лежал в постели, и она, верная и преданная Н.И., конечно же была рядом, заботилась о нем. Лишь через месяц мой папа стал понемногу вставать – правда, ноги его пока не держали, бедолагу – он ходил на костылях, и мог сидеть за пианино совсем недолго. Но она, верная Н.И., была счастлива и тому.

Думаю, излишне даже упоминать, что никакой болезни и никаких костылей просто не было.

Еще Н.И. «штопала его одежки» (бедный мой папа, оказывается, мало того что передвигался на костылях, он еще и ходил в рваном. Это всё, кстати, перекликается с одним из прежних обращений «девицы Нелли» к «князю» — см. «дневники» — где она говорит, что хотела бы быть нянькой и служанкой «князя», то есть пианиста Р., когда тот будет болеть).

Однажды она вообще записала какую-то будуарную фантастически-идиллическую картину: мой отец якобы величественно лежит на кровати, а она, Н.И., и папина бывшая жена Наталья Васильевна сидят у него в ногах и смиренно записывают его указания.

А вот она пишет, как она якобы провела целых 2 месяца подле моего папы на даче. Поскольку у этой записи есть дата, можно легко восстановить реальность.

Вся наша семья в это время (мама, папа, я) отдыхала в Кастрополе в Крыму. Поскольку Н.И. жаловалась, что у них с братом нет возможности снять такую дачу, как наша, она была приглашена пожить там, пока нас нет.

Так что на самом деле Нелли Ивановна провела на даче месяц в компании вовсе не моего папы, а своего собственного брата.

…Какая прелесть, что именно Н.И. стала тем человеком, через которого мой отец узнавал новости о жизни консерватории, а консерватория – о нем! (А консерватория была в то время центром музыкального мира у нас в стране). И какое совпадение! У папы вдруг оказалось как-то уж очень много врагов, и даже люди, которых он считал друзьями, начали себя совершенно необъяснимо вести. Неизменно преданной и доброй была только она, Нелли Ивановна. Ну, она старалась быть неподалеку. То, что она постоянно бывала у нас в доме, неправда, зато правда в том, что она каждый вечер звонила и подолгу говорила с папой по телефону. Он эти разговоры сократить не мог: боялся обидеть Н.И., ведь она была так несчастна и одинока.

— —

И вот однажды наша семья получила трагическое известие. По недосмотру врачей оказалось, что у моего отца рак 4 степени, неоперабельный. «Неля, конечно, прекрасный человек, но вот что-то мне всё кажется, что ей не терпится, чтобы я поскорее оказался при смерти, чтобы показать всю величину своей самоотверженности», – записал папа. Понимал ли он, как он близок к истине? Не думаю.

Последние месяцы папиной жизни были мучительны. Подле него была, конечно, никакая не Нелли Ивановна, а моя мама, которая по ночам делала ему уколы морфина.

Нелли Ивановна в это время не появлялась. Зато, как выяснилось, она ходила по консерватории и рассказывала, как она якобы ухаживает за моим отцом (в подробностях рассказывала и ей верили). Только раз мой отец ее вызвал (как личного секретаря), чтобы она записала завещание. /Теперь, зная о том, что Н.И. страдала систематизированным бредом, я понимаю, что этого пункта в завещании, согласно которому мы были обязаны регулярно приглашать ее к себе, папа мог и не произносить. /

Первое время после папиной смерти Н.И. у нас тоже не было. Когда она у нас появилась, она практически тут же начала обрабатывать мою маму, убеждая ее, что ей нужно срочно налаживать личную жизнь. «Мой брат – чудесный человек, – говорила Н.И. – Он будет очень любить ваших детей». Мама отказывалась, Н.И. обижалась. «Да, я понимаю, Лариса, – вздыхала она обреченно, – всё дело в том, что мой брат еврей. Увы, такова наша судьба». «Да что вы, – удивлялась моя мама. – Вы меня не так поняли. Я не собираюсь ни за кого замуж».

Спустя некоторое время нам позвонила изумленная наша бабушка – мамина мама.

— Лариса! – воскликнула она. – Что всё это значит? Ты выходишь замуж за брата Нелли Ивановны?!

Мама моя чуть не упала.

— Откуда ты это взяла? — спросила она.

Оказалось, что Нелли Ивановна раздобыла телефон моей бабушки и позвонила ей, чтобы рассказать как свершившийся факт: всё уже готово к свадьбе, Лариса выходит замуж за брата Н.И. (Мама моя ничего даже и не подозревала; не исключено, что ничего не знал и брат).

С тех пор наша бабушка Нелли Ивановну здорово невзлюбила. Но мама продолжала кротко выполнять завещание, и Н.И. раз в месяц наносила нам визит, привозила «детишкам» (нам с братом) ириски и яблоки. Одновременно мама слушала печальные рассказы о трагической жизни Н.И. (как я теперь понимаю – не соответствовавшие действительности: мужа Н.И. ни разу не видели ни брат, ни племянник, про ребенка в дневниках Н.И. ни разу не вспоминает, как будто его и не было, а про работу мне теперь вообще все понятно).

Да, мама у меня невозможно добрая, такой доброй быть нельзя. Однажды Нелли Ивановна сказала: «Я любила Вашего мужа». И маме стало Нелли Ивановну очень-очень жалко. А потом Н.И. стала говорить, как она страдает, что у нее нет своих детей, что у нее был ребенок, но умер — и маме стало прямо даже неудобно, что у нее самой есть два живых и здоровых ребенка.

Под эти рассказы «продуктовый заказ» Н.И. начал расти и с тех пор мы препирались за каждый лишний килограмм яблок в течение 20 лет.

Один раз, когда пришла Н.И. с огромной сумкой яблок, дома мамы не было, а была бабушка. А бабушка у нас была женщина решительная. Она как открыла дверь, как увидела за ней печальное лицо Н.И. над пакетом яблок, так сразу спросила:

— Это еще что такое???

— Яблоки детишкам… – печально проговорила Н.И.

— Здесь никто не голодает! Забудьте этот адрес, и чтобы я вас здесь больше никогда не видела! – сказала бабушка и закрыла дверь.

Так у Н.И. появился мощный козырь. Вечером она позвонила маме и рыдая рассказала в красках, как она сидела на черной лестнице и плакала, и слёзы катились в пакет с яблоками. Эта история потом регулярно всплывала, чуть только мы выходили из-под контроля. Она обрастала новыми подробностями. В последней редакции этой истории Н.И. сидела на черной лестнице, и слезы с ее щек сочувственно слизывал наш пудель Поня.

—

Что же… Время шло. Мы привыкли к «тете Неле». Лично я не испытывала большого восторга, как она иногда, сев за стол, делала такое печальное-печальное лицо и говорила нам о могиле папы, о том, как же мы будем теперь жить в этом злом и жестоком мире, бедные детки. Я вообще думаю, что в том, что горе в нашей семье затянулось на десятилетия и что мама моя не могла 10 лет слышать звуки рояля, есть большая доля ответственности Н.И.

Н.И. очень хотела участвовать во всем, что касается памяти моего папы – она, например, долбила маму, убеждая, что не переживет, если мы не позволим ей финансировать папин памятник. Мама отказалась. Ну а Нелли Ивановна, как я теперь знаю, все равно ходила по консерватории и говорила всем, как она прямо-таки живет на этой могиле, в отличие от родственников, которые там совсем не бывают.

—

…Итак, шло время. Однажды я закончила школу и поступила в консерваторию – туда, где продолжала работать библиотекарем Н.И.

И сразу же в моей жизни стали происходить очень странные вещи.

В консерватории ко мне подходили какие-то люди и, странно смотря на меня, задавали мне такие вопросы или говорили такие вещи, что у меня просто волосы вставали дыбом.

Поскольку я не могла себе происходящее логически объяснить, я решила, что кто-то тут, наверное, сошел с ума. И поскольку дальше моя логика подсказывала, что сойти с ума ну не могла же разом вся консерватория, я начинала думать, что, наверное, что-то неладно во мне самой. Я становилась робкой, пугливой и неуверенной в себе.

К тому же у меня внезапно начались неприятности с моим скрипичным профессором. Она стала бросать туманные намеки на то, что не потерпит интриганов в своем классе, что напрасно я плету какие-то сети и устраиваю тайны мадридского двора. Одновременно с этим через Нелли Ивановну один педагог мне передал, чтобы как только я окончательно рассорюсь со своим профессором, я тут же переходила к нему – он меня с удовольствием примет.

Я была слепа – я ничего не понимала. Может, у меня началась паранойя? А ведь моя профессор как-то даже прямо спросила:

— Кем тебе приходится эта женщина? Она говорит такие странные вещи…

Но я не догадалась спросить, о чем это она.

Однажды Нелли Ивановна решила меня представить какой-то знаменитости. Это была важная дама уже в возрасте, кажется певица. Нелли Ивановна подвела к ней меня и сахарным голосом пропела:

— Это Анечка (такая-то)… дочь Димочки (такого-то…)… — (и дальше промурлыкала с особой нежностью) — Моя девочка….

Певица оглядела меня с ног до головы с величественной гадливостью.

Тут вдруг у меня появилось к «тете Неле» большое раздражение. Дома я рассказала маме, что у меня такое чувство, что Н.И. рассказывает обо мне что-то странное, и даже, кажется, намекает, будто чуть ли я не ее дочка. И вообще как-то все накопилось – про сумки, про могилу и про бедных деток, которым так трудно жить в нашем мире. В итоге мама провела с Н.И. беседу, и мы не общались почти год.

За это время все мои консерваторские «приключения» удивительным образом иссякли сами собой.

Но потом Нелли Ивановна позвонила маме и, захлебываясь слезами, напомнила ей, какая у нее тяжелая жизнь, как ее все предают, отставляют, бросают, напомнила и тот случай, когда она сидела у нас на лестнице и ее слезы катились в пакеты с яблоками… В общем, все началось сначала. Но мы теперь были начеку: при малейших признаках какой-то подозрительной инициативы Н.И. проводилась мягкая, но серьезная беседа.

Н.И. пошла на компромисс. Время шло. У нас установились теперь уже вполне ровные, дружеские отношения. Я верю, что Н.И. не притворялась, что она искренне была привязана к нам с братом, а к тому моменту уже и к нашей маме. (Оказывается, как-то она маме даже сказала: «Лариса, вы лучше, чем я думала!»). Мы по-доброму немножко посмеивались над увлечениями Н.И. – она, например, влюбилась в Егора Гайдара и носила его фотографию в кошельке, как будто он ее муж. Также мы не воспринимали серьезно то, что она держит дома «тапочки и зубную щетку консерваторского профессора В.» Мы не верили, что профессор В. проводит ночи у 70-летней Н.И. Тем более что иногда она нам сама доверительно сообщала, что специально держит вторую пару тапочек и вторую щетку, чтобы на нее не напал сантехник, если придется его вызывать. Все эти вещи в исполнении надушенной, напудренной, улыбающейся Нелли Ивановны звучали как-то удивительно безвредно и даже юморно.

В девяностые Н. И. ринулась на баррикады защищать Ельцина. Это был ее звездный час (сохранился блокнот, в котором она описывает те свои три дня на баррикадах и заключает, что она поняла: именно ради тех трех дней она и пришла в этот мир). Она потом рассказывала своей начальнице в библиотеке, что к ней подошел старец в белом одеянии – сам Господь Бог, который оградил ее от летящей пули (или что-то в этом роде), и с тех пор она уверовала. Но в блокноте именно этого эпизода я не увидела.

Потом Н. И. стала истовой прихожанкой. Она выбрала необыкновенный храм – святых бессребреников Космы и Дамиана, где служил и служит и сейчас необыкновенный батюшка (я потом слышала его речь и абсолютно согласна с такой оценкой. Н.И. все-таки безошибочно определяла умных и талантливых людей).

Так шли годы.

Мы привыкли к Нелли Ивановне и к ее странностям. Она стала частью нашей жизни. Правда, виделись мы редко, она возмущалась («как будто мы с вами чужие»).

Я уже знала к тому моменту, что такое роль Жертвы, училась распознавать манипуляции и знала, что те, кто манипулируют, делают это часто неосознанно и не от хорошей жизни. В общем, в конце концов я приняла Н.И. такой, какова она есть – или, точнее, какой она мне казалась. Один раз, когда она мне вручила неслыханной цены кольцо с изумрудом (по ее словам), я ей сказала, что могу его оставить у себя только с одной целью – я его продам и все деньги перечислю на счет какого-нибудь детского дома, где живут дети, которые действительно нуждаются в помощи. Я ей даже показала справку от ювелира – кольцо было оценено в триста двадцать долларов. Нелли Ивановна тут же забрала кольцо с капризно-недовольным видом и со словами «Нет, думаю, мы ему найдем применение получше». Я это отметила для себя и… со временем забыла.

Наши бабушка и дедушка состарились, болели; вот уже бабушка умерла, мы ухаживали за дедушкой. Зная, что Н.И. (хоть она и выглядела почти так же, как 30 лет назад) тоже в возрасте, мы с ней условились, что она нам тут же даст знать, когда потребуется помощь. Теперь уже моя мама приносила ей пакеты с яблоками (самое смешное, что я сама не очень-то об этом знала), купила ей DVD-плеер, чтобы Н.И. могла смотреть любимые фильмы… Правда, что бы мы ни делали, Н.И. оставалась все такой же несчастной или даже более: купленный нами телефон не могла воткнуть в розетку, DVD-плеер не смогла освоить, а от того, чтобы мы приехали и помогли, отказывалась: «Ну что вы, Лариса, это абсолютно исключено. Завтра я буду крайне занята, буду мыть голову». – «Нелли Ивановна, ну вы, наверное, не будете ее мыть целый день? Я зайду ненадолго, или вообще вы можете просто открыть дверь и просунуть руку». – «Нет, нет, это абсолютно исключено». – «Ну может, тогда послезавтра?» – «Что вы, я буду еще более занята. И вообще, мне всё это крайне неудобно, я сейчас никого не принимаю».

Как я уже писала, как оказалось позже, на самом деле Н.И. очень плохо себя чувствовала, ее спасали по ночам и возили по врачам бывшие коллеги, о которых она мне так плохо говорила.

В своей слепоте я доверчиво делилась с ней тем, что вот надо ехать к дедушке, представляете, Нелли Ивановна, он иногда забывает принять «Тромбо-асс», а в его положении, когда такой риск инсульта, это может его убить. Я уже несколько раз предотвращала этот момент, срочно вызывала «Скорую» и дедушку увозили в больницу, а только там можно спасти человека в такой ситуации – нужен курс препаратов внутривенно в условиях стационара. Так что имейте в виду, Нелли Ивановна, вот вы не ходите по врачам, а надо бы, ну так, профилактически. Может, вы со мной хотя бы съездите к платному врачу на Грохольский? Не хотите. Ладно. Тогда договоримся: как только что-то вас побеспокоит – так сразу.

Н.И. говорила со мной очень польщенным, немножко капризным голосом. Она стала какой-то загадочной, она мне намекнула, что у нее впервые в жизни начинается роман, просила дать поносить мои платья. Платья для Н.И. я, конечно, не смогла найти в силу великой разницы в нашем возрасте, Н.И. покорно вздохнула и сказала, что ничего, она, конечно, так хотела бы иметь платья, но, конечно, это не столь существенно. (Позже мне ее племянник рассказал, что в ее квартире, с виду такой аскетичной, оказывается, шкафы ломились от платьев и туфель, которые она десятилетиями покупала и никогда не надевала — так они совершенно новые и висели/лежали в шкафах, с прикрепленной на каждой вещице записочкой, с датой покупки или историей этой вещи, как она попала к Н.И. Потом эти вещи машинами отвозили в церковь).

К тому моменту, как мы так с Н.И. общались, она уже десять лет как написала предсмертную записку на имя своего племянника, где говорилось, что он единственный человек, кому она может доверять, и что именно ему она поручает опубликовать после ее смерти дневники, в которых она раскрывает печальную тайну своей жизни. Когда племянник вошел в квартиру после смерти Н.И., тетрадки были сложены стопочкой, очень аккуратно, лежали на видном месте, и на них лежала записка. А в них, в «дневниках», для нас был оставлен последний «подарок» – такой, что мало нам не покажется.

Но я ничего об этом не знала.

— —

Но вот мой дедушка умер.

Это случилось на предпасхальной неделе, совершенно неожиданно. Подвел на этот раз не инсульт, с которым все боролись, а просто остановилось сердце.

Вечером, когда позвонила Нелли Ивановна, я ей сказала об этом.

Ее реакция была крайне странной, и не обратила я на это внимания только потому, что была занята своими переживаниями (дедушка только что умер, брат находился в командировке возле горящей атомной станции). Мне просто было не до Н.И., и я поэтому ее не спросила, что это такое она имеет в виду.

А между тем она мне (а несколькими часами позже и маме) сказала буквально следующее:

— Ну вот видишь, вот как оно все складывается – ну прямо одно к одному. Да в общем-то это и к лучшему.

Через день, прямо во время поминок по дедушке, раздался звонок.

— Нелли Ивановна умерла, – сказал мне незнакомый женский голос.

— Да быть того не может, – убежденно сказала я. – Вы что. Я же только недавно с ней разговаривала, она прекрасно себя чувствовала.

Незнакомый женский голос продолжал говорить: о том, что Н. И. не случайно умерла в такой день (по православным канонам это говорит о святости), о том, что она действительно вела подвижнический образ жизни и что это милость Бога.

Мне сообщили день и час, когда приехать на прощание в церковь. В ту самую, где прихожанкой была Н. И.

Церковь напротив мэрии была полностью заполнена народом, пришедшим проститься с Нелли Ивановной. Людей оказалось безумно много, просто толпа. Это было невероятно: ведь она всегда говорила, какая она скромная, никому не нужная персона, как никто с ней не хочет общаться, как она чудовищно одинока. Всё утопало в цветах. Священник произнес удивительную, вдохновенную, трогательную речь о том, какую святую жизнь провела Нелли Ивановна и о том, что хоть она регулярно исповедовалась, непонятно вообще, какие грехи могли быть у такого человека.

Мы все стояли рядком (мама, брат и я) и вполне соглашались с этими словами. Я вспоминала про себя кроткое лицо Н. И. и ее сокрушенные слова: «Я сегодня такая грешница… съела целую конфетку!!!»

За право оплачивать похороны Н.И. спорили епархия, консерватория и мы.

Потом все поехали на кладбище, где какие-то прихожанки пели псалмы, плакали и восклицали: «Сестра Елена, моли Бога о нас!» – как делают, когда обращаются к святым и праведникам. (Сестра Елена – это было имя Н.И. в крещении).

И я была одной из тех, кто испытал настойчивую потребность сказать на могиле проникновенную речь о Н. И. как о великой альтруистке, человеке, который отдавал всё и не хотел брать ничего взамен.

(Вот ведь истинная ирония судьбы: о том, что моя мама на самом деле помогала Н.И., т.е. Н.И. всё-таки «брала взамен», я тогда особенно не знала и сама!!! – потому что моя мама не так рекламировала свою доброту, как Н.И.)

В интернете появилось несколько некрологов. Один – написанный профессором консерватории, специалистом по Бетховену, где рассказывалась печальная история жизни Н. И., пожертвовавшей всем ради брата и племянника и жившей впроголодь. (Этот текст был помещен на сайте храма святых бессребреников под заголовком «Праведница»). Другой некролог был необычайно талантливо написан знаменитым фотографом. В нем говорилось, что все мы (человечество) очень виноваты: не замечаем в нашей жизни чуда потому, что «по нему ходим», «не видим святости потому, что ею пользуемся». Также там говорилось, что совершенно неслучайно смерть Нелли Ивановны произошла в храме, после исповеди и причащения, что даже день смерти указывает на святость – 9 дней приходятся на один важный церковный праздник, а 40 – на другой. Автор этого некролога, сам бывший свидетелем событий, упоминал, что Н.И. обманула бригаду «Скорой помощи», приехавшей ее спасать (чтобы спасти не получилось), потому что по своей скромности и праведности она не хотела никого обременять собой.

Некролог заканчивался просто: аминь.

А название для него было взято из Евангелия и звучало оно так: «Не ищет своего…»

=

— Да… – сказала моя мама, всё это узнав. – Ничего себе. Ну, кто же мог предположить? Получается, что Н.И. была очень сильно больна. Бедная, бедная Н. И. Надеюсь, ты не собираешься писать об этом на своем сайте? Понимаешь, ведь твой сайт читают люди… А Нелли Ивановну жалко. Человек-то умер.

— Нет, ну в конце-то концов!!! – возмутилась я, села и начала писать этот текст.

Писать мне было трудно. Я много раз вспоминала Нелли Ивановну, какой ее знала, и у меня прямо всё сворачивалось внутри. Да, мне становилось ее ужасно жалко, хотелось немедленно прекратить писать, всё стереть. Разум отказывался верить в то, что она могла так поступать. Может быть, все-таки мне все это приснилось? Тогда я отходила от компьютера, пыталась заняться какими-то делами, и вдруг еще какая-нибудь чудовищная догадка прорезала мой мозг. И я брала дневники, листала их и ужасалась. Процесс шел – я прозревала.

Жалеть Н.И.? Да, мне и сейчас ее жалко. Я даже готова поверить, что если бы она не заболела, она была бы другим человеком и никому не причинила бы вреда. Когда-то она занималась пением и, судя по записям в одном из ее блокнотов, готовилась то ли в консерваторию, то ли к какому-то конкурсу. В коробке с разными фотографиями моего отца, которую мне передал племянник Н.И., сохранилась аудиопленка, где написано, что там записи 1960-х годов – Нелли Ивановна (кстати, там еще ее девичья фамилия) и ее учитель пения. Я сдала эту пленку на оцифровку. Когда она будет у меня и если это будет хорошо, я с удовольствием напишу, что Н.И. была талантлива, и что очень жаль, что она заболела и что предназначение заниматься музыкой претворилось в больном мозгу в «предназначение» эротической связи с Людвигом Бетховеном или пианистом Р. Но это все, что я могу сделать.

Можно жалеть Н.И., но надо понимать, что она была действительно нездорова, и – будут или не будут изданы ее так называемые «дневники» — она придумывала и рассказывала неправду. И если я буду молчать обо всей этой истории из сострадания к Н.И. – я таким образом буду поддерживать вымыслы Н.И. и ее нехорошую игру против нас. А зачем это нужно?

Кроме того, ложь просто опасна: вот представим себе, что кто-то теперь вздумает приводить Н.И. в пример подрастающему поколению как святую праведницу, и кто-то начнет ей подражать. Чем это может закончиться? Это только нанесет огромный вред людям.

Поэтому правда должна быть рассказана, я в этом уверена.

Так я возвращалась к своему печальному рассказу. Но в конце концов с каждым словом, фразой, страницей я стала чувствовать освобождение. Я освобождалась от этой странной чужой пьесы, роли в которой, сами того не подозревая, десятилетиями были вынуждены «играть» близкие мне люди и в которой безусловной примой (а точнее секундой*) была она: Нелли Ивановна, «девица Нелли».

…Май подходил к концу, отцвели сирени. Я закончила этот текст. И поняла, что многое в этой жизни мне теперь предстоит узнавать заново.

1.06.2012

— —

UPD 5 июня 2012. Получила оцифрованную аудиобобину с пением Н.И. (1964 год). Там оказалась мрачная звуковая иллюстрация к «дневникам». См.: https://blagaya.ru/2012/06/05/nochi-bezumnye/

—

* Прима — унисон, секунда — муз. интервал из двух соседних ступеней. — АБ