Перейти к содержимому

Высоцкий — концерт-встреча в Долгопрудном (стенограмма)

концерты с рассказами

Высоцкий — стенограммы концертов-«встреч»

Встреча в Долгопрудном

(21 февраля 1980 г.)

Добрый вечер!

На братских могилах не ставят крестов…

Я начал сразу с песни, чтобы у вас исчезли последние сомнения в том, что перед вами тот, кого» вы ждали. А то объявят — и не приедет. Теперь несколько слов о том, как мы сегодня построим нашу встречу, потому что я свои выступления не называю концертами. Как вы понимаете, это совсем не похоже на эстрадный концерт. И хорошо было бы еще зажечь свет в зрительном зале, чтобы я видел глаза. Можно попросить свет зажечь?

Спасибо. Почему я всегда прошу зажечь свет? Потому что я занимаюсь авторской песней, а не эстрадной. Эстрадная песня — это когда большой оркестр, когда меняются певцы, когда меняются номера, свет мигает, выступают акробаты… И вообще не поймешь: что это, вечер песни или просто эстрадный концерт? Авторская песня — тут уж без обмана. Тут будет стоять перед вами человек весь вечер, один, с гитарой, и рассказывать вам. В общем, ведь это не песни — это стихи, которые положены на ритмическую основу, исполняются под гитару или другой какой-нибудь бесхитростный инструмент. И расчет в авторской песне только на одно—на то, что вас беспокоят так же, как и меня, какие-то проблемы, судьбы человеческие, что нас с вами беспокоят одни и те же мысли и точно так же вам рвут душу или скребут по нервам какие-то несправедливости, горе людское. И так же, вероятно, вам будет интересно посмеяться, как и мне, над теми историями смешными, которые я вам сегодня покажу.

Короче говоря, все рассчитано на доверие. Потому что когда я начинал писать свои песни — это было уже давно, — я никогда не рассчитывал на то, что у меня будет такая колоссальная аудитория в будущем, что будут залы, дворцы, даже стадионы, и не только здесь, но и в других странах. Я рассчитывал только на очень маленькую группу, маленькую компанию своих близких друзей. Вы многих из них знаете… Ну, некоторых. Мы жили полтора или два года у нашего друга на Большом Каретном, была там такая компания, из которой уже некоторые не живут, — вот Вася Шукшин рано очень ушел, был такой Лева Кочарян, человек, который снял всего один фильм. Он поднялся от ассистента по реквизиту до режиссера без всякой учебы во ВГИКе и так далее. А из ныне живущих, здравствующих и работающих — это Тарковский Андрей, писатель Артур Макаров… Вот в этой компании мы прожили вместе нашу всю молодость, и, в общем, я писал для них.

Я приезжал откуда-то из другого города — и была уже традиция, что я обязательно им привезу новую песню. Они так и ждали. Ну вот, мы собирались вместе, я пел, и я был абсолютно уверен, что их интересует то, что я делаю, что они это слушают, ну если не с удовольствием, то с интересом. У меня было ощущение раскованности, и вообще была атмосфера дружественности, атмосфера доверия, свободы и непринужденности.

Ну другое дело, что мы сидели за столом. К сожалению, здесь не поставишь большой стол, но я бы очень хотел, чтобы все-таки эта атмосфера встречи — как будто вы пришли в гости ко мне за песнями, а я к вам приехал в гости их спеть—у нас установилась. Вот что нужно для авторской песни: ваши глаза, уши и мое желание вам что-то рассказать, а ваше желание—услышать. Тогда все будет нормально.

Теперь. Меня часто спрашивают, почему я так много пишу военных песен и пою их. Это, конечно, не по той причине, что я прошел войну… Хотя меня часто спрашивают, не воевал ли я, не плавал ли, не сидел ли, не летал ли, не шоферил ли и т. д. Нет, не поэтому. Я просто пишу от первого лица, часто говорю «я», и вероятно, это вводит в заблуждение людей, они считают, что если я пою «я» от имени шофера, то я был шофером, если какая-нибудь песня про тюрьму, то, значит, я обязательно там был. Все это не совсем так. Во всех этих вещах есть большая доля авторского домысла, фантазии — а иначе не было бы никакой ценности: видел своими глазами, взял да зарифмовал. Конечно, я очень многое из того, о чем вам говорю, придумал. Хотя вот некоторые говорят, что они это знают, эти ситуации знают, бывали в них и даже людей, про которых я пою, они очень хорошо знают. Ну что же, это приятно.

А пишу я о войне так много не потому, что это — песни-ретроспекции. Вы знаете, ведь нечего вспоминать, потому что я этого не прошел. Мы все воспитаны на военном материале, у меня военная семья, есть погибшие в семье — как, впрочем, каждого человека у нас обязательно война коснулась. Это была великая беда, которая покрыла страну на четыре года, и это будет помниться всегда. И пока еще есть люди, которые занимаются писанием и могут сочинять, конечно, они будут писать о войне. Ноя пишу о войне не ретроспекции, а ассоциации. Если вы в них вслушаетесь, то увидите, что их можно сегодня петь, что люди — из тех времен, ситуации — из тех времен,а в общем идея, проблема — наша, нынешняя. А я обращаюсь в те времен я просто потому, что интересно брать людей, которые находятся в самой крайней ситуации, в момент риска, которые в следующую секунду могут заглянуть в лицо смерти, людей, у которых что-то сломалось, надорвалось, короче говоря, людей на самом краю пропасти, на краю обрыва. Шаг влево… Или шаг вправо… Как по какому-то узкому канату. У меня даже последняя пластинка, которая’ вышла, называется «Натянутый канат». И я таких людей в таких ситуациях нахожу чаще в тех временах. Вот поэтому я много пишу о войне. Пусть это вас не обманывает. Я считаю, что это нужно петь теперь, сегодня, да и продолжать в будущем. Еще одна песня, называется «Тот, который не стрелял».

Я вам мозги не пудрю, уже не тот завод…

Спасибо. Ну еще одна песня. Действие происходит теперь, а разговор идет о тех временах.

Я сегодня буду вам показывать и прежние вещи, так что даже для любителей они будут казаться новыми, потому что я их давно не пел. Когда я их написал, тогда еще не было такого обилия магнитофонов, такой современной аппаратуры, и поэтому они забыты. Я буду их вытаскивать с нижних полок, отряхивать с них пыль, заменять какие-то слова, куплеты, петь на другую мелодию — и даже для любителей они будут казаться новыми. И так мне тоже будет интересно, я их буду вспоминать. И, конечно, я вам буду показывать новые вещи, которых вы еще не знаете.

Следующая песня, прежняя песня моя, называется она «Случай в ресторане».

В ресторане по стенкам висят тут и там…

Спасибо. Ну вот, сейчас пришла пора нам с вами улыбнуться. Я не буду вас сегодня потчевать только серьезными вещами. Песня называется «Песенка о переселении душ». Такая маленькая преамбула: дело в том, что все религии дают нам надежду на какое-то будущее, на хорошее или плохое, в аду или в раю, а вот индуизм—это более изощренная философия. Они считают, что душа наша переселяется после смерти в животных, предметы, растения, насекомых, камни… В общем, кто куда сможет, тот туда и переселяется — это зависит от того, как ты себя вел в этой жизни…

Кто верит а Магомета, кто — в Аллаха,

кто — в Исуса…

Спасибо. Вы знаете, вот иногда напишешь песню и вдруг видишь: ну что же, я песню написал, а сам веду себя несоответственно. Вот я, например, после того, как написал эту песню, стал приглядываться совсем по-другому к собакам, к псам, думаю: «А вдруг это какой-то бродячий музыкант раньше был?» Или там кошек каких-нибудь увидишь, думаешь: «Это какие-то дамы определенные были раньше…» Ну вот тоже, значит, с ними ведешь себя по-другому.

Короче говоря, все эти песни воспитывают любовь к животным, я так надеюсь.

Я возьму сегодня географический уклон, и мы сейчас с вами поедем южнее, в Африку. Песня называется «Песенка ни про что, или Что случилось в Африке?». Это — детская народная песня, под нее хорошо маршировать в детских садах и санаториях. Она в маршевом ритме написана. Это если я пою ее для детей, а если для взрослых, то она называется «О смешанных браках».

В желтой, жаркой Африке, в центральной ее части…

Спасибо. Я этому попугаю потом написал биографию. И вот у меня в детской пластинке «Алиса в стране чудес»,  где написано двадцать шесть или двадцать семь музыкальных номеров и песен, есть история попугая, который рассказывает, как он дошел до такой жизни, как он плавал, пиратом был и т. д. и т. д. Вот если вас заинтересует, найдите эту пластиночку и послушайте. Там я за попугая пою сам. И это в принципе снимает вопрос, был ли я тем, от имени которого пою. Попугаем я не был. Ни в прямом, ни в переносном смысле.

Если говорить серьезно, я на самом деле никогда никому не подражал и, в общем, считаю это занятием праздным. Просто когда я услышал песни Булата Окуджавы, я увидел, что можно свои стихи усилить еще музыкой, мелодией, ритмом. Вот и я стал тоже сочинять музыку к своим стихам.

Теперь столько есть подделок, что я сам с трудом отличаю только по каким-то маленьким нюансам. Удивительно! Есть, например, такой человек, который называется Жорж Окуджава. Он взял фамилию Булата, а поет моим голосом. Считается, что это очень несложно. Надо, дескать, выпить лишку, подышать в холодную форточку — и будет уже «под Высоцкого». Это не совсем так. Я вам должен сказать, что они срывают нарочно голоса, делают их больными, а у меня голос не больной, он всегда был таким. Даже когда я был вот таким малолеткой и читал стихи взрослым людям, они всегда говорили: «Надо же! Такой маленький, а как пьет!» У меня всегда был такой глухой голос, это уже от папы с мамой, никуда от этого не деться. Я его, конечно, подорвал немножечко, но все-таки он такой был.

Есть искусство пародии — это ладно, но вообще я считаю, что, когда человек подражает, он просто сам не может ничего и поэтому пытается «под кого-то» делать. Лучше «под себя», как говорил Маяковский. Это будет правильнее. И вообще, я призываю всех людей, которые владеют этим бесхитростным инструментом и тоже пробуют свои силы в сочинительстве: пытайтесь лучше—сами, как сами можете, как сами видите, как сами понимаете. Вот тогда будет замечательно.

Вообще, интересно в жизни иметь дело с человеком, который — личность, который имеет свое мнение и суждение о тех вещах, о которых он говорит. Я уже не говорю о том, что когда человек пишет, то это же ответственность… Конечно, интересно людям услышать что-то, что им никто другой не расскажет со сцены. Ну представляете, в наш век, когда тебе выплескивают в уши и в глаза потоки информации — телевидение, с экрана кино, телефон, сплетни- Столько информации, что хочется прийти в зрительный зал, чтобы тебе о чем-нибудь новом и интересном рассказали со сцены. А если тебе начинают показывать каких-нибудь других людей — ну в пародии, ладно. Некоторые делают это смешно, другие — менее смешно, но, в общем-то, это такое вторичное искусство, верно?

Ну хорошо. Теперь поехали еще южнее. Мы поедем на острова Новой Гвинеи, и песня называться так будет: «Одна научная загадка, или Почему аборигены съели Кука». Кук — мореплаватель известный, он открыл Новую Зеландию, массу островов… И, по свидетельствам современников, очевидцев и историков, к нему аборигены-дикари относились прилично. Вообще, любили его, даже, говорят, они плакали, когда узнал и, что он погиб. Но все-таки съели. Вот —любили и съели. Это бывает что любят, а съедят, поэтому ничего нового я вам не расскажу. Хотя, если вас интересует… Я спрашивал у смотрителя полинезийского музея, почему у них так долго в силе были законы каннибализма. У них антиканнибальские законы вышли только шестнадцать лет назад. Он говорил: «Ну, в общем, это был вопрос питания, как нету мяса — так настреляем, сколько надо… Что же — на одной рыбе… А вообще, — говорит, — это поверья, традиции, которыми аборигены пользовались тысячелетиями». О том, что, например, если тебе враг храбро сопротивлялся и ты его убил, нужно немедленно съесть его печень—тогда к тебе перейдет его храбрость. Есть и другое, более сложное — тут уже для раздумий: если ты хочешь быть таким же хорошим и приличным человеком, как твой друг, надо съесть его сердце. И вот тут — как же? Как оставаться приличным, убив своего друга? Или дожидаться, когда кто-нибудь другой его убьет, да? Подкарауливать и не мешать это сделать? Ну, короче говоря, считается у них: чтобы самому стать лучше, надо съесть пару хороших людей. Что, в общем, мы часто делаем. Есть еще, конечно, спортивные нюансы. Например, что нужно обглодать ко¬ленную чашечку у хорошо при жизни бегавшего человека. Или так высосать глаз — будешь лучше стрелять и т. д. Я рекомендовал даже некоторым тренерам. Они говорят: «Да, это мы делаем часто — товарища по команде съедим… Но ничего не помогает, результаты не растут от этого». Итак, «Почему аборигены съели Кука…»

Не хватайтесь за чужие талии…

Теперь—немножечко севернее, поедем в Париж. Песня называется «Письмо к другу, или Зарисовка о Париже». Почему «зарисовка»? Потому что на песню она не тянет, в ней нет второго дна, в ней нет подтекста никакого. Это то, на что упал взгляд в тот момент, когда я там был. Вот такое письмо, послание другу:

Ах, милый Ваня! Я гуляю по Парижу…

Вы знаете, в отличие от других песен, в которых, я повторяю, большая доля вымысла, здесь — чистая правда. Я сам видел эти надписи, читал. Я сначала думал, что это французы, что это какая-то преемственность культуры, а потом понял, что это просто те, которые по «культурному обмену» ехали, там оставили память о себе. И внизу написали: «Здесь был Миша».

Теперь я хочу вам спеть песню, которая, может быть, тоже с географическим уклоном. Сначала опять предисловие небольшое. Последнее время очень много разговоров о различных чудесах, которые существуют вокруг нас. Это, конечно.летающие тарелки, которые многие видели, а некоторые в них даже летали. Один господин сказал, что он там пару лет провел и был на Венере — господин Адомский… Это, конечно, чудовище лохнесское. И вы знаете, что у нас ведь тоже в одном из озер где-то в Якутии было такое чудовище, и человек девять защитили кандидатские, человек шесть — докторские, — как это в пресной воде могла оказаться касатка, да еще живет там. Выяснилось, что это один человек, которому не дали защититься, поселился там, и, как только приезжала экспедиция, он выезжал на резиновой лодке, вот так ставил весло… Это чистую правду я вам рассказываю, он морочил головы всем желающим защититься в течение нескольких лет. И правда, были диссертации по этому поводу с очень важными догадками, даже — где располагалось море, куда оно отступило. Считали, что там море было. Потому что как иначе туда касатка попала — что, ее принес кто-нибудь, что ли? Ну вот, оказалось, что это не касатка — это была резиновая лодка надувная, с веслом. Этот человек жив до сих пор, здравствует. Он прислал письмо в академию по поводу того, что он мистифицировал. Ну, в общем, диссертации в силе.

И, конечно, из чудес — Бермудский треугольник, в ко¬тором вот уже не один десяток лет исчезают самолеты и корабли и никто не знает — как? Потому что если находят там очевидцев, то они уже все «сдвинуты» и кандидаты в «желтый дом», как, впрочем, и мы с вами тоже, если будем так сильно увлекаться этими самыми необъяснимыми загадками.

Вот «Письмо в редакцию телевизионной передачи «Очевидное-невероятное» из сумасшедшего дома (с Канатчиковой дачи)».

Дорогая передача! Во субботу, чуть не плача…

Я задумал написать большую такую песенную поэму, а может быть… Я даже не знаю, как это будет называться по жанру. Во всяком случае, там будет очень много песен, которые поют лошади. Лошади великих людей, лошади различных профессий — и водовозы, и лошади, которых впрягают в катафалки, и лошади верховые, скаковые, и лошади, повторяю, знаменитых людей. Потому что мы знаменитых-то людей помним, а на ком они ездили — в прямом, конечно, смысле, — не помним. В переносном смысле они ездили на народе, это мы знаем, а вот в прямом смысле — на каких лошадях? Я пока собираю материал, потому что я даже не знаю, как этих лошадей зовут. Есть вступление к этой поэме, оно выглядит так:

Мы, верные, испытанные кони…

Такое будет вступление. Ну у меня несколько песен есть уже, которые исполняет лошадь. Вот одну из них я вам спою, называется она «Бег иноходца».

Я скачу, но я скачу иначе…

«Песенка о фатальных датах и цифрах»…

Ребята! Зачем вы стоите и беседуете? Обидел вас кто-нибудь? Ну выведите из зала или оставьте, пускай люди слушают. Если уж так случилось, прорвались! Мы тоже прорывались, когда были студентами. Я на французский театр через крышу лазал, так же прорывались. А потом я уже видел, как прорываются студенты к нам в театр. Когда у меня была премьера «Гамлета», я не мог начать минут пятьдесят. Сижу у стены — хол-лодная стена! — у нас еще отопления не было. А я перед началом минут пять сижу у стены. И вот — не могли начать, потому что пришли студенты, нормальные, прекрасные ребята, прорвались и не хотели уходить. Я бы на их месте сделал то же самое.

Итак, «О фатальных датах и цифрах». Песня посвящена друзьям моим — поэтам.

Кто кончил жизнь трагически, тот — истинный поэт…

Спасибо. Вы извините, что я прерываю ваши аплодисменты, просто я всегда краду время у аплодисментов для песен.

…Вы знаете, это же поразительно. Мне показывали ребята — они записали на многих, многих выступлениях подряд даже те же самые песни, которые я пел. И я совсем не собираюсь петь по-другому. Я пою или рассказываю, исполняю, как в данный момент хочется, и у меня никогда не получается совпадений. Даже мне кажется иногда, что я попал точно в десятку, и так удачно получилось, думаю: я на следующем повторю — и никогда не выходит. Видимо, это настолько живое дело… Ведь вы же сразу становитесь единым организмом, как только попадаете в зал, и пульс этого организма мне, видимо, передается. Я всегда пою по-другому, даже иногда бывает, что на ходу меняешь мелодию, иногда даже некоторые смешные вещи начинают звучать трагичнее и наоборот. Это все зависит от нас с вами.

Вообще — и это я не кривлю душой, искренне вам говорю — я очень дорожу публикой своей. Даже не «публикой», это нехорошее слово, а теми, кто пришел послушать песни. Потому что, вы понимаете, если не будет людей, которым поешь, — тогда это будет как работа в корзину у писателя. Или как у писателя, когда он сжег никому не читанный, скажем, рассказ или роман. Это точно так же. Написал, ну что же? Сам себе? Конечно, хочется, чтобы вы услышали. Поэтому я, когда говорю иногда «дорогие товарищи» — два уже затверженных и шаблонно звучащих слова… Товарищи — это друзья, близкие, да еще дорогие — люди, которыми дорожат. Я, когда обращаюсь так, действительно говорю искренне, потому что я дорожу своими слушателями. Вы мне нужны, возможно, даже больше, чем я вам, и, если бы не было таких аудиторий у меня, наверное, я бы бросил писать, как это делают многие люди, которые грешат стихами в юности. Я не бросил писать именно из-за поддержки аудитории.

Я здесь был давно, да? И у меня здесь были друзья, даже родственники здесь учились. Я сам чуть было не попал к вам, но потом попал в строительный институт, проучился там пару лет, но был не в ладах с начертательной геометрией, с эпюрами — и бросил это дело. Не знаю, к лучшему или нет.

Ну ладно. Теперь послушайте несколько спортивных песен. Сейчас только что прошла Олимпиада, готовимся к новой, и просто уместно спеть несколько спортивных песен, верно? Одну песню вы наверняка знаете, вторую, может быть, не очень, а третью — нет. Итак, первая песня называется «Бег на длинную дистанцию (марафон)». Я вижу, что некоторые знают. Но эта песня написана не по поводу марафона, как вы знаете, а по поводу некоторых комментариев к хоккейным матчам и футбольным, когда не задумываются наши комментаторы и такие словосочетания употребляют, которые в данной ситуации ну совсем невозможны. «Вот еще одну шайбу забили наши чехословацкие друзья!» Я всегда думаю: ну почему друзья, если забили шайбу? Они — соперники и противники на поле, а друзья — до того и после того, на здоровье, пожалуйста… В общем, это как история о том, как однажды режиссер один работал в Узбекистане с цыганским ансамблем и все говорил: «Товарище цыгане! Встаньте туда! Товарищи цыгане, встаньте…» Они говорят: «Сейчас, товарищ узбек!» И сразу все стало на место. Можно национальности поменять, конечно, но все равно это не меняет дела. Просто надо думать, когда употребляешь какие-то слова. Итак…

Я бегу, бегу, бегу, бегу, бегу, бегу, бегу, бегу…

Значит, так. Несколько слов… «Хотелось бы знать ваше мнение на этот счет: какова, по-вашему, цель искусства? Заранее благодарен…» Вы знаете, я никогда не отвечаю на такие вопросы. В общем, это всегда… Даже по телевидению, во всяких «кинопанорамах» — вы никогда не обращали внимания, как разоблачают себя артисты, которые для вас были всегда в ореоле какой-то таинственности, недосказанности? Нет? Как их на «Кинопанораму» вызывают и говорят: «Как вы работали над ролью?» Они отвечают: «Я с режиссером вместе работал, мы вместе подумали, что этот человек не просто плохой человек, в нем обязательно есть что-то хорошее. И мы стали искать, где он плохой, а где хороший, чтобы потом сыграть…»

Ну зачем вы спрашиваете про мои «мысли об искусстве» или «каковы цели искусства»? Гуманизм—цель искусства. Конечно. Ну и что? Вы же не хотите, чтобы я старался показаться вам умнее, чем есть на самом деле, зачем? Все, что я думаю об искусстве, о жизни, о людях, — все это заключено в моих песнях. Вот слушайте их и сами смотрите, что я хочу от этой жизни.

Здесь содержатся, конечно, просьбы спеть какие-то песни. Я, наверное, на некоторые из этих просьб и отвечу.

Почему я не спел ни одной песни в фильме «Место встречи изменить нельзя»? Это — из-за оригинальности моего режиссера, он — мой близкий друг. Со Славой Говорухиным я очень много работал и писал ему в фильмы много песен. Это были «Вертикаль», «Контрабанда», и даже в последней картине «Под парусом «Надежды» было несколько песен. И вдруг здесь Слава сказал: «Ну а зачем? Все ждут, что Высоцкий будет петь, а он не поет». Тоже оригинально.

А вот здесь такой вопрос: «С чего началась моя актерская деятельность, когда почувствовал себя актером, почему?» И еще: «Какова, по вашему мнению, роль театра и искусства вообще в человеческом обществе?» Ну об этом я говорил. «Чем можно объяснить вашу популярность, слухи и т. д.? Чем отличается настоящее искусство от…?» Вы знаете, тут вы мне много задали вопросов, на это надо отвечать большой брошюрой.

Ну с чего началась моя актерская жизнь? Очень просто: я бросил строительный институт и поступил в Школу-студию МХАТ. С трудом, потому что считали, что у меня больной голос. Пока этот голос стал модным, прошло, как видите, целое десятилетие.

В чем причина популярности моей? Вы знаете, ведь я ее не очень сильно ощущаю, эту популярность, Дело в том, что, когда продолжаешь работать, нет времени на то, чтобы как-то обращать внимание: «А сегодня, по-моему, даже более популярен, чем вчера!» Нет! Мне кажется, что, пока я умею держать в руках карандаш и пока еще здесь что-то вертится, я буду продолжать работать. Так что я избавлен от того, чтобы замечать, когда стал популярен. Не помню я. В чем причина популярности? Не знаю, разберитесь сами. Спросите у своих друзей, если они ко мне прилично относятся, они вам скажут, почему они ко мне так относятся. А чего же вы у меня спрашиваете, в чем причина? Разве можно на это ответить? Я думаю, что один ответ возможен. Одна из причин, почему эти песни стали известны, — это дружественный настрой в этих песнях, это обращение. Я вам повторяю, когда я пишу эти песни, я рассчитываю по инерции на своих самых близких друзей. В этих вещах есть доверие. Я абсолютно доверяю своему залу и своим слушателям. Мне кажется, что их будет интересовать то, о чем я им рассказываю.

Собираюсь ли я выпустить книгу стихов, если да, как она будет называться? Вот что я вам отвечу на этот вопрос: это не только от меня зависит, как вы понимаете. Я-то собираюсь. Сколько я прособираюсь, не знаю. Сколько будут собираться те, от кого это зависит, — тем более мне не известно. Как будет называться — как вы понимаете, пока даже разговора об этом нет серьезного. Хотя есть предложения и по поводу книги, подборок и т. д.

Вы знаете, чем становиться просителем и обивать пороги редакций, выслушивать пожелания, как переделать строчки, лучше сидеть и писать. Вместо того чтобы становиться неудачником, которому не удается напечататься. Зачем? Можно писать и петь вам. Это же то же самое. А вы не думаете, что магнитофонные записи — это род литературы теперешней? Ведь если бы были магнитофоны при Александре Сергеевиче Пушкине, то я думаю, что некоторые его стихи были бы только на магнитофонах.

Кто для меня был главным воспитателем? Я думаю, что если серьезно говорить, то больше всего — Любимов. Хотя моим первым учителем был Богомолов, а наибольший след по-человечески оставил у меня в душе — рядом с Любимовым — это Массальский Павел Владимирович, недавно умерший. Я у него учился. Это был изумительный человек, и я думаю, что он очень на меня воздействовал именно этим.

«Помните ли вы свою первую любовь?» И счастлив ли я? Я там пропустил одну строчку, но это для меня. Я счастлив. Невероятно. Очень.

Помню ли я свою первую любовь? Вы знаете, я всегда поначалу говорю, а сегодня как-то вот изменил правилу— и случился такой вопрос. Яна вопросы из личной жизни не отвечаю — сколько раз женат, разведен и т. д. А по поводу первой любви — конечно, помню. Она же первая, как же можно, забыть?

«Какая роль жизненного опыта в художественном творчестве?» Большая роль. Но это — только база. Все-таки человек должен быть наделен фантазией для того, чтобы творить. Он — творец. Если он, основываясь только на фактах, чего-то там рифмует или пишет, в общем, реализм такого рода был и существует, но это не самое интересное. Я больше за Свифта, понимаете? Я больше за Булгакова, за Гоголя, и поэтому — жизненный опыт, я прекрасно понимаю… Но вы представьте себе: какой был такой уж гигантский жизненный опыт у двадцатишестилетнего Лермонтова? Однако он — творец, настоящий, великий. Правда? Прежде всего, мне кажется, должно быть свое видение мира. В общем, все опять сводится к одному: личность, индивидуальность. Вот что главное. Можно создавать произведения искусства, обладая повышенной чувствительностью и восприимчивостью, но не имея жизненного опыта, — можно. Но лучше иметь его. Немножко. Под жизненным опытом, наверное, вы понимаете больше всего то, что жизнь нас била молотком по голове, если говорить серьезно — страдания. Верно? Конечно, искусства настоящего без страдания нет. Необязательно, чтобы человека притесняли, стреляли в него, мучили, забирали родственников и т. д. Нет, если он — даже в душе, даже без внешних проявлений — испытывал вот это чувство страдания за людей, за близких, за ситуацию и так далее, то это уже очень много значит. Это есть база, это создает жизненный опыт, а страдать могут даже очень молодые люди и очень сильно. Это я так думаю. Другие, может быть, — по-другому. Это не постулаты.

«У меня есть записи, а две песни там присутствуют в зачаточном состоянии. Я был бы вам очень признателен, если бы вы их спели, а именно: «Игрок» («А в это время Бонапарт переходил границу…») и «Летающие тарелки», ведь это просто утка…» А, понятно… Это написал Манин. Я знал Юрия Манина, вы ему не родственник? Есть такой математик. Хороший.

Теперь вот еще я вам расскажу. Сейчас — много всяких разговоров о том, что я ухожу из театра. Это неправда, возможно, я буду делать сам кино. Возможно, я еще не знаю точно. Но пока идет подготовка, поэтому я играю несколько спектаклей и взял себе побольше свободного времени для того, чтобы попробовать что-нибудь сделать самому в кино. А именно: сделать сценарий, поставить, спеть там и сыграть. Вот, если выйдет — хорошо, если нет — тогда, значит, не получилось.

Что-то я отвлекся. Давайте будем продолжать. Ринемся теперь совсем в другую сторону. Я вам спою песню про Джеймса Бонда, про агента 007…

Себя от надоевшей славы спрятав…

Это, значит, — как они у нас. А вот теперь — как мы к ним. Песня называется «Инструкция перед поездкой за рубеж, или Полчаса в месткоме».

Я вчера закончил ковку…

Шуточная песня, имеющая целью своей борьбу с «зеленым змием». Называется она «Лекция о международном положении, прочитанная наказанным пятнадцатью сутками за мелкое хулиганство». Так как его «сограждане по камере» значительно дольше там были, то они его расспрашивали, а он им отвечает:

Я вам, ребята, на мозги не капаю…

Не надо, достаточно. А то я пойму вас так, что вы больше воспринимаете юмор, мне обидно будет тогда за серьезные песни.

Я закончу свое выступление песней, которая является ответом на половину тех вопросов, что задаются мне в письмах, — о том, что я люблю в этой жизни, чего — нет, и даже вот в некоторых записках содержались примерно такие вопросы. Вот кое-что из того, что я не приемлю, не выношу, я постарался описать в этой песне, которая так и называется: «Я не люблю».

Я не люблю фатального исхода…

Как отношусь к самодеятельной песне? И как отношусь к движению самодеятельной песни? Я движения этого не знаю, оно как-то мимо меня, мимо моих окон, это движение. Я его не знаю, на самом деле — к сожалению, возможно. Я серьезно вам говорю, я не пытаюсь никак обидеть членов КСП. Вероятно, это интересно. Я ценю в человеке больше всего творца и человека, который занимается творчеством, а именно—сам что-то делает, уважаю. Был разговор однажды все про «самодеятельный, самодеятельный, самодеятельный…», и артист Ливанов спросил бывшего министра: «А вы бы пошли к самодеятельному гинекологу?» На что не получил ответа. Какое-то нехорошее слово— «самодеятельная…». Нет, авторская песня — это хорошо, а самодеятельная- Но, чтобы назвать песню авторской, нужно о-го-го сколько вместе съесть соли.

«Имеют ли смысл пластинки, которые издаются «там» и не доходят сюда?» Они очень доходят, и если доходят, то только сюда. Безусловно, они мало интересны французам, но не настолько мало, как вы думаете. Они интересны некоторым людям, которые вообще интересуются искусством, Россией. Им они интересны, они их беспокоят, волнуют так же, как и нас. Поэтому они так просят перевода слово в слово. Единственно, что, конечно, для них очень непонятно: почему человек так тратится, даже в маленьком, узком кругу? Вы знаете, я ведь одинаково пою, что в компании, где два-три человека, что на гигантских аудиториях. Они никак не могут понять, почему человек с набухшими жилами сидит дома перед несколькими людьми… Что это? Почему? Что его так беспокоит? И когда ты им переводишь… Конечно, очень многое до них не доходит, не знают они этих проблем, вернее, они их не волнуют. Особенно они не понимают, зачем песне заниматься этими проблемами, вообще поэзии. Она должна заниматься прекрасным.

Теперь я хочу вам сказать несколько слов в заключение. Я действительно вам сказал правду, что могу быть более частым гостем у вас, и я даже на это надеюсь. Я ехать не хотел, потому что мне улетать в восемь утра, неожиданно совершенно, и, в общем, получилась масса нарушений каких-то. Я думал, что я еду совсем в другое место, туда поехали мои друзья, несколько человек, приехавших издалека. Я их бросил, оставил, приехал к вам — вашему товарищу удалось меня убедить. И не только об этом не сожалею, а наоборот — очень рад.

Всего вам доброго!

3 комментария для “Высоцкий — концерт-встреча в Долгопрудном (стенограмма)”

  1. Спасибо. У меня был на катушке этот концерт. Но у вас не вся стенограмма. Перед песней о Джеймсе Бонде он рассказал про приезд Шона Коннери в СССР. Как тот организовал вечеринку здесь. Пришел народ, все выпил сожрал и ушел. И как его оставили одного у разрушенного стола и он долго повторял- это, действительно, таинственная страна.

    1. Ого, неожиданно. Не помню, где сейчас книга, из которой я взяла эту стенограмму. Но вряд ли у меня мог вывалиться такой кусок! скорее всего, так было в книге.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *