Приключения неистового
Реварсавра
В ноябре 1923 года в Москве происходила настоящая фантасмагория: по случаю годовщины революции здесь исполняли так называемую «Гудковую симфонию». Состав «инструментов» был потрясающий — гудки и сирены фабрик, заводов, паровозов, а еще артиллерия: залпы из пушек и стрельба из пулеметов и винтовок. Оборванная фигура автора произведения — музыканта-изобретателя, известного под именем Реварсавр (революционный Арсений Авраамов) — маячила на крыше четырехэтажного дома: он размахивал флагами, дирижируя своим грандиозным и устрашающим детищем. Композитор был недоволен: руководство города почему-то не разрешило исполнителям «Симфонии» стрелять боевыми патронами — только холостыми! А ведь звук настоящей пальбы был просто необходим для создания нужного музыкального эффекта. «При большой площади разбросанности гудков необходимо иметь для сигнализации хотя бы одно тяжелое орудие и возможность бить из него боевым снарядом», — объяснял он ранее в одной из своих статей. — «Опытные пулеметчики (опять-таки при условии стрельбы боевой лентой) не только имитируют барабанную дробь, но и выбивают сложные ритмические фигуры».
Москвичи, скопившиеся на улицах, чтобы послушать произведение, были заинтригованы, но напуганы. По воспоминаниям очевидцев, рев стоял такой, что люди «были озабочены только одним: как бы поплотнее заткнуть уши, чтобы не лопнули барабанные перепонки». В общем, что это была за музыка, никто так и не понял. Годом ранее «Симфония гудков» была исполнена в Баку, причем как полагается: с боевыми патронами. Но и там никто не разобрался в музыкальных свойствах опуса. Не можем о них судить и мы — до нас дошел лишь маленький клочок «партитуры». Это типичная ситуация для всех проектов Реварсавра: мы знаем о них достаточно много, чтобы оценить их масштаб, и все-таки можем лишь смутно догадываться о том, что же они собой представляли на самом деле.
Арсения Авраамова еще при жизни считали полуфантастическим персонажем. Сейчас же он для нас фигура и вовсе нереальная. Этот революционер с горящим взором, таинственным прошлым и сверхъестественными способностями собирался сделать революцию в музыке: свергнуть существующий тональный строй. Взамен он придумал новую систему, объединяющую, словно пролетариев всех стран, тональные системы всех народов мира. Он мечтал о «музыке будущего», соединенной с наукой; создал Общество имени Леонардо да Винчи, конечной целью которого было исполнение музыки без музыкантов; проводил опыты с «рисованным звуком» на кинопленке, предвосхитив будущие синтезаторы. Подал в 1920-х Луначарскому проект о сожжении всех роялей, как инструментов, испортивших всем слух…
Однако его жизнь была фантастичнее любых проектов. Она похожа не то на роман, не то на детектив, в ней масса невероятных фактов и непонятных мест, которые вряд ли будут когда-либо по-настоящему прояснены. Начнем с того, что мы не знаем точно, как его зовут! В разных местах, куда Реварсавра закидывала судьба, он был известен под разными именами: Арсений Авраамов, Реварсавр, Дмитрий Донской (!), Арслан Ибрагим-оглы Адамов, Аксель Смит… В прессе свои громовые манифесты о «музыке будущего» наш герой подписывал кучей псевдонимов: Арс, Ars («искусство» на латыни), Аз. Или совсем уж зловеще-многозначительно: Регент или Perditur («разрушитель», «отчаянный», — тоже с латыни). Музыковеды полагают, что настоящее имя этого удивительного сына революционной эпохи — Арсений Краснокутский, и что он родом из донских казаков. Это и впрямь перекликается с двумя его вымышленными фамилиями — Адамов (Адам значит «красный») и Донской. Правда, остается непонятным, зачем донскому казаку некоторые знания и умения, которые были у Реварсавра, — например, владение древнееврейским языком…
Да и вообще, когда изучаешь его биографию, нет-нет да и покажется: слишком много он знал и умел для реально существовавшего представителя homo sapiens. А вдруг это на самом деле — вымышленный персонаж, смонтированный сразу из нескольких реально существовавших личностей? Или персонаж реальный, которому просто приписали то, чего он никогда не совершал? (Подобно тому как в интернет-фольклоре есть серия фотосюжетов про «свидетеля из Фрязино»: фотография мрачного мужчины в спортивных штанах вмонтирована в самые разные ситуации — якобы этот товарищ был соратником Терминатора, Гендальфа Серого, Черчилля, Путина, Гостьи из будущего…).
Но если вся биография Авраамова действительно снята «одним кадром» и в ней нет никакого монтажа, то все это и правда впечатляет. Не имея особенно времени изучать музыку, он, получается, как-то между делом овладел музыкально-теоретическими знаниями, игрой на нескольких инструментах, да на таком уровне, что потом преподавал в консерваториях. Одновременно прекрасно разбирался в инженерном деле и высшей математике. Сколько профессий было у этого человека! Он был: изобретателем, ученым-исследователем, акустиком, фольклористом, журналистом, гимнастом, наездником, клоуном, матросом, рабочим на нефтяном предприятии. А еще — одним из организаторов Пролеткульта, членом ГИМНа (Государственного института музыкальной науки), ГАХНа (Государственной академии художественных наук) и ГАИСа (Государственной академии искусствознания), основателем лаборатории «Мультзвук» и Общества имени Леонардо да Винчи, одним из первых защитивших в СССР докторскую диссертацию, и т.д., и т.п.
Обладал к тому же сверхъестественной физической силой: в возрасте под пятьдесят делал на турнике «солнышко», а за несколько лет до смерти, уже под шестьдесят, ходил по подмосковному лесу за грибами… на руках!!! Для довершения картины: у Авраамова было сразу несколько жен, которые мирно уживались друг с другом. Все они, как загипнотизированные, внимали его полубезумным идеям (объединить Любовь, Революцию, Искусство, Науку!..). Сам он гордился тем, как выдрессировал жен (никакой ревности и собственничества, сплошное благородство!), и полагал, что произвел революцию в институте брака.
Авраамова знали все выдающиеся личности эпохи. До нас дошли письменные свидетельства о нем. Кроме того, у Реварсавра были дети — и тоже, конечно, много. За годы войны выжили не все, зато один из них, Герман, потом занялся популяризацией наследия отца. Так что, хоть и велик соблазн разъять Авраамова на несколько личностей или признать его и вовсе фантомом, мы не можем так сделать при всем желании: все-таки этот человек — как бы его ни звали — существовал на самом деле.
Составив вместе автобиографию, написанную Реварсавром для ЦК ВКП(б), его статьи, книгу о нем музыковеда Сергея Румянцева, воспоминания современников и сына, мы получим картину, которую можно считать условно истинной. Условно — потому что все-таки, что греха таить, Авраамов был ко всему прочему большим фантазером, и наверняка присочинил какие-нибудь отдельные детали. Истинной — потому что в целом история правдива: разные источники ее подтверждают.
В общем, вот [примерно] как это было.
Полагают, что будущий автор «Гудковой симфонии» был сыном не то атамана, не то командира казачьего полка. Правда это или нет — не знаю, но, во всяком случае, характер у него был и правда боевой, и юность он провел, обучаясь военному делу. Учился в Донском кадетском корпусе в Новочеркасске, потом в Петербурге в Михайловском артиллерийском училище, откуда очень постарался, чтобы его выгнали — и преуспел. Затем поступил в Киевский политехнический институт. В этом последнем учебном заведении наш герой проучился всего полгода: накалялась предреволюционная ситуация, и из-за студенческих волнений, в которых сын атамана, похоже, тоже принимал участие, институт закрыли. С этого момента Авраамов начинает, словно мячик, рикошетом отскакивать от разных точек на географической карте, и так он и проведет потом всю свою жизнь. Он возвращается в Новочеркасск, где успевает толкнуть какую-то опасную коммунистическую речь и сразу после выступления, даже не заходя домой, вынужден бежать в Ростов. А там — как раз погром, только что убили его институтского приятеля. Пока не взялись за него самого, Реварсавр предпочитает и отсюда поскорее смыться. Теперь он в Киеве; украинские партийные товарищи дают ему фальшивый паспорт на имя Дмитрия Ивановича Донского и снабжают его фальшивой партийной женой для отвода глаз. Не успеваем оглянуться — и вот уже местная парторганизация разгромлена, в квартире нашего героя обыск, в корзине для белья находят модели бомб, и он снова бежит, а потом долго заметает следы. Возвращается на родину весной 1906-го, а там привычная картина — разгром всех организаций …
До сего момента мы не встречаем в жизнеописании ни единого упоминания о музыке. Тем неожиданнее следующий пассаж: «…я решил заняться музыкальной учебой и на следующий год поступил в Московское филармоническое училище по классу композиции, где проучился до 1912 г.»
Шесть лет — вот, по всей видимости, и вся музыкальная учеба: этого почему-то хватило, чтобы овладеть скрипкой, роялем, теорией, композицией?.. Материализовался наш герой снова на Дону в качестве музыкального критика и основателя симфонической капеллы при народной читальне. Стал организовывать музыкально-этнографические экспедиции, но был схвачен и посажен на гауптвахту. (Экспедиции были еще и политически-агитационными, — объяснял Авраамов позже).
…И снова бежал. Теперь его зовут Аксель Смит, он находится в Швеции, потом в Норвегии. Присоединяется к странствующей цирковой труппе — исполняет гимнастические номера на турниках, показывает чудеса «казачьей джигитовки» и по совместительству является музыкальным клоуном. Потом нанимается матросом на шведское грузовое судно Malmland, попадает в Голландию, Германию, направляется в Россию. Пытается перейти границу. Арестован. Помилован по «манифесту» в честь 300-летия дома Романовых. Опять арестован. В итоге признан душевнобольным и… И тут опять появляется музыка: наш герой уехал в Москву и в Питер, где занимается научно-музыкальными исследованиями и изобретательством, а также работает в прессе.
В 1914-м году Авраамов понимает: в музыке тоже надо делать революцию — причем срочно! Существующая европейская музыкальная система, состоящая из всем известных «до, ре, ми…» — его категорически не устраивает. Ведь она предельно упрощена, а в природе тонов куда больше, чем сегодня воспринимает человеческое ухо. Доказательство тому — в фольклоре: народные песни рассчитаны на значительно более сложную палитру музыкальных тонов. Представим себе, что рассматриваем Джоконду на 256-цветном мониторе — конечно, во времена Авраамова таких сравнений быть не могло, но сегодня подобные параллели помогают понять даже не музыкантам, что имел в виду наш герой. В общем, Реварсавр приходит к однозначному и категоричному выводу: автор «Хорошо темперированного клавира» Иоганн Себастьян Бах — «величайший преступник перед лицом истории, (…) искалечивший слух миллионам людей…»! Нужен новый, «ультрахроматический» строй, новые инструменты, и новые музыканты, уши которых не испорчены наследием классических композиторов. А еще лучше (поймет он позже) — новая музыка, которую можно будет исполнять совсем без музыкантов, используя достижения техники. А все рояли лучше всего просто сжечь. (Соответствующий проект Авраамов подаст Луначарскому в 1920-х).
К 1916-му наш визионер успел снова отсидеть — уже в Питере («был принят за кого-то другого», не правда ли, как странно? — но все же доказал, что его фамилия Авраамов). А еще — отправиться добровольцем на фронт, получить контузию и засесть в различных госпиталях до февраля 1917-го, откуда он как-то подозрительно вовремя был выписан — как раз чтобы участвовать в февральской революции. В том же 1916-м опубликовал статью про «смычковый полихорд» — изобретенный им безумный инструмент со смычковым колесом, которое надо вращать… ногами. Не идеальное решение, признавал он сам, зато это уже шаг по направлению к новой музыке! Кстати, зная о его работе музыкальным клоуном в бродячем цирке, мы можем не сомневаться в том, что послужило источником вдохновенья при изобретении сего музыкального франкенштейна… В другой статье того же года — «Грядущая музыкальная наука и новая эра истории музыки» — Авраамов пишет уже о том, что хорошо бы научиться искусственно создавать тембры. Фактически речь идет уже о синтезаторах, которые и правда появятся, но уже ближе к концу века.
Октябрьскую революцию Реварсавр встретил в самом правильном месте — прямо в Смольном. Сотрудничал с Луначарским, был одним из организаторов Пролеткульта. В том же 1917-м основал вместе с другими исследователями Общество имени Леонардо да Винчи, занимавшееся «алхимической» идеей исполнения музыки без музыкантов. Позже эта тема воскреснет в его дальнейших работах по «рисованному звуку».
В ноябре назначен «правительственным комиссаром» искусства республики, но очень скоро эту деятельность свернул — похоже, не поладил с Луначарским. И вот — гражданская война. Наш герой служит в политотделах армии. А также заведует отделами искусств: в Нижнем Новгороде, где в 1919 г. произошла «репетиция» будущей «Гудковой симфонии», в Казани, подарившей ему еще одну жену, в Саратове и в Ростове. В последнем городе он позже познакомится с еще одной своей возлюбленной, образ которой, как он потом будет говорить, он на самом деле видел во всех остальных женах. Но пока он здесь не в качестве страстно влюбленного, а в качестве редактора газеты «На страже Революции» и профессора Ростовской консерватории.
В 1921-м его назначают заведующим отделом искусств в Дагестане, и он начинает как раз с того, что отбирает рояли у богатых и уважаемых мусульман. Местные жители от такой его деятельности, ясное дело, не в восторге. Приходится ему сменить профиль — заняться фольклорными экспедициями по дагестанским селениям… Но и тут незадача: народ воспринимает музреволюционера крайне враждебно. И тут Реварсавр прибегнул к хитрости. Он сходил к местному мулле, и тот выдал ему грамоту, в которой говорилось, что «Предъявитель сего Арслан Ибрагим-оглы Адамов родился мусульманином. Но много лет жил и учился в России, поэтому плохо помнит язык и обычаи. Не нужно с него строго спрашивать, если он скажет или сделает что-нибудь не так; наоборот, нужно ему во всем помогать и учить его, если чего не знает…» Переодетый в национальный костюм, обритый наголо, усатый и снабженный «правильной» грамотой, Ибрагим-оглы имеет оглушительный успех. Теперь дагестанцы приглашают его к себе домой, сажают на самое почетное место, кормят до отвала и еще и играют перед ним на музыкальных инструментах!! Разомлевший Авраамов радуется, но не зевает: попутно агитирует за коммунистов и назначает партсобрания аккурат в часы пятничной молитвы, отваживая правоверных от мечети. А чтобы не возбуждать подозрений, стены местного клуба расписывает цитатами из Корана. В итоге путаница получилась очень солидная. Из Махачкалы нагрянула комиссия коммунистов, которые обвинили его в двурушничестве, отобрали партбилет и еще и пригрозили расстрелом. Итог был прогнозируемый: ему снова пришлось бежать.
Теперь он в Азербайджане — устроился рабочим на нефтепромысле. Талантливый рационализатор, он вносит толковые предложения, заметно улучшая рабочий процесс на своем предприятии. Его замечают и переводят в Баку на работу по специальности — в отдел искусств. В этом городе 7 ноября 1922 года и была исполнена в первый раз «Гудковая симфония». Там же, как логическое дополнение к его вымышленной фамилии Адамов, появляется новая жена по имени Ева, и исполнение Симфонии знаменует, помимо торжества Октябрьской революции, зарождение новой жизни: у Авраамова-Адамова будет сын от Евы, тоже Арсений. Через год, когда сын уже родится, «Гудковую симфонию» ждало новое исполнение — в Москве. Правда, к тому времени Реварсавр уже успевает познакомиться в Ростове с юной пианисткой Ревеккой, поэтому рев московских гудков символизирует уже его страсть к этой девушке (ее имя он даже зашифровал в фанфарах сирен), а одновременно к… внезапно проявившейся из прошлого и приехавшей в Москву казанской жене!
Ревекку он встретил в августе 1923-го в Ростове, она пришла брать у экс-Адамова частные уроки музыки и застала того… в костюме Адама. Дело в том, что у него вечно не было денег, а потому приходилось ограничиваться одним-единственным костюмом. И в тот момент одежду как раз стирали и гладили, а музыкант сидел голышом и смиренно ждал. Уже к следующему уроку Реварсавр знал: влюблен. Скоро он понял и другое (о чем позже напишет матери Ревекки): придется сделать выбор — жениться или бежать. Естественно, он по старой памяти выбирает второе. Так что уже в сентябре мы видим его в Москве, откуда он шлет объекту своей страсти пламенные письма и клянется создать невиданные произведения искусства во имя своей любви! Первое его послание, кстати, называлось не как-нибудь, а «Ревтрактат о НОВМУЗЭРЕ. «Без предков», СССР, 6-й год 1-го века.» Он вообще много пишет, работает в «Правде» и «Известиях», собирается вроде бы даже издавать с Троцким какое-то невиданное периодическое издание под названием «Гостиница для путешественников в прекрасное». Его зовут преподавать в Московской консерватории. Некоторое время он живет в поэтическом кафе «Стойло Пегаса» — потому что больше негде. Сохранились воспоминания Мариенгофа о том, как они с Есениным и Шершеневичем восторженно слушали в этом кафе музыку Авраамова. Тот исполнял собственные «рев.опусы» на «перестроенном» рояле, причем, поскольку обычные человеческие пальцы для исполнения такой музыки не годились, пришлось ему привязать к рукам небольшие садовые грабли.
В 1927-м наш герой снова за границей. Теперь он туда попал уже не тайно, как это было некогда, а легально и с фурором. Советское правительство отправило его в числе других выдающихся товарищей на международную музыкальную выставку во Франкфурте-на-Майне, где он представлял грандиозный проект своей универсальной тональной системы Welttonsystem. А в 1929-м в финальную стадию входит эпопея с идеями музыки без исполнителей. Работая над звуковым фильмом «Пятилетка. План великих работ», Авраамов с коллегами пришли к мысли о «рисованном», или синтетическом, звуке. Не вдаваясь в технические подробности, эту технику можно «на пальцах» объяснить примерно так: каждый звук, издаваемый музыкальным инструментом или голосом, запечатлевается на пленке в виде некоей загогулины; верно и обратное: нарисовав загогулину, можно получить из нее звук, в том числе и такой, какой не исполнишь ни на одном инструменте. Сегодня мы можем устраивать такие фокусы на любом компьютере, тогда на подобные опыты приходилось изводить метры и метры кинопленки.
С 1930-го по 1934-й Авраамов создает различные лаборатории («Мультзвук», Welttonsystem) для занятий «рисованным звуком», но они одна за другой закрываются как не оправдавшие себя экономически. Остаются лишь материалы исследований на кинопленке — общей протяженностью примерно 2 км.
Увы, эти километры ожидала печальная судьба: дети Авраамова тайком таскали пленку, делали из нее «дымовухи», или ракеты, поджигали и пускали во дворе дома в Москве. Горела целлулоидная пленка отлично, и ее запасы стремительно истощались. Все это происходило в конце 1930-х, пока сам Авраамов четыре года работал в Кабардино-Балкарии — поднимал местную музыкальную науку. В 1938-м он ее, наконец, поднял, ему выдали премию в пять тысяч рублей и путевку в Кисловодск. Вернувшись из санатория, Реварсавр не застал никого из тех, кто его награждал — всех репрессировали. Каким-то чудом ему удалось забрать из НКВД свою папку с документами. Однако этой папке все равно суждено было сгореть три года спустя. Союз советских композиторов, обещавший ему звание заслуженного деятеля и забравший на рассмотрение все его документы, с перепугу выкинул всё в печку вместе с партийными бумагами в начале войны.
На этом автобиография музыкального революционера подходит к концу. Мы знаем, что в 1939-м он опубликовал статью «Синтетическая музыка». Затем началась война. Вместе с семьей и детьми Авраамов живет на даче под Москвой — отказался эвакуироваться, словно знал, что немцы не возьмут город. Семья голодает, Авраамов вынашивает грандиозные замыслы.
В ноябре 1943-го он оканчивает свое жизнеописание для ЦК, начатое еще в июне, на самой торжественной ноте:
«На какой-нибудь американской выставке «Мир завтра» я закачу такие «экспонаты», что вся Америка «закачается», еще будут щеголять американки в модных «Sowjet» — материях с моими узорами (полиритмический принцип), еще услышат негры свою музыку не в кабацко-джазовом, а в «национальном по форме, социалистическом по содержанию» виде. Еще напишем мы настоящий гимн Победы не на беспомощно-детские стишки Михалкова, а на гениальный (и по форме, и по содержанию) текст какого-нибудь нового сверх-Маяковского, который в несколько месяцев выйдет из моей поэтической студии».
Далее шел список того, что конкретно Реварсавр обязуется сделать во благо страны (если его восстановят в партии). Среди прочего: «Создать и возглавить подлинную Академию искусств»; «Немедленно развернуть учебную работу в планах: а) национально-музыкальной проблемы; б) синтетической музыки на кинопленке; в) электромузыкальных инструментов; г) полиритмической орнаментики; д) новой поэтики»; «По окончании войны созвать в Москве Международный конгресс по музыке народов мира для установления принципов муз[ыкально]-национальной политики и создания интернациональной научной транскрипции музыкального фольклора (моя Welttonsystem)»; «Если будет одобрено, построить пневматический гудковый орган (на Красной площади?) для использования в дни общенародных празднеств (в частности, военных «салютов»)». И так далее.
На это послание, как рассказывал сын Авраамова, вроде бы пришел ответ, подписанный Берией. Смысл ответа сводился к следующему: «Идет война. Не занимайтесь ерундой».
А через полгода Реварсавр умер — так же театрально, как и жил: майским вечером разразился гром, сверкнула молния, и у фантазера-музыканта отказало сердце. И сразу пошел проливной дождь.
Еще через год окончилась война, и идея рисованного звука стала анахронизмом, потому что началась другая эра — не только послевоенная, но еще и магнитофонная. И на том вся наша история и окончилась бы, и об Авраамове в лучшем случае вспоминали бы как о чудаке и маргинале. Но -кто бы мог подумать! — настоящий финал был еще впереди. Спустя пятьдесят лет выросло новое поколение людей, появились мощные компьютеры, хитроумные программы, и целые компьютерно-музыкальные центры пооткрывались на базе лучших университетов и консерваторий. Один из таких центров был создан при Московской консерватории и назван в честь Льва Термена — еще одного уникума, жившего в те фантастические 1920-е. Вот тут-то и выяснилось, что Авраамов и его соратники предвосхитили и реализовали подручными средствами музыкальную технологию 1990-х. Как рассказывает глава «Термен-центра» Андрей Смирнов на своих лекциях: «В начале 30-х годов ХХ века советские исследователи, фактически, умели сэмплировать, синтезировать звуки музыкальных инструментов, голос человека, различные шумы. (…) На основе созданных искусственно звуков синтезировались полифонические, оркестровые партитуры, озвучивались фильмы. Здесь мы уже можем говорить о секвенсорах, многоканальной записи и монтаже начала 30-х. Можно смело утверждать, что наши изобретатели в очередной раз оказались «впереди планеты всей»»
У архивов Реварсавра оказалась такая же безумная судьба, как у него самого. Как мы уже говорили, в 1941-м папка со всеми его документами была отправлена в печь, а материалы на кинопленках еще до этого сожгли дети. Причем надо оценить иронию судьбы — свои письма к Ревекке он часто подписывал так: «Люблю. Работаю. 700°», подразумевая, очевидно, что пылает вдохновеньем. А меж тем примерно 700 градусов (по Цельсию) бывает как раз во время пожара, так что, вероятно, именно при такой температуре и сгорело наследие Авраамова. А что не сгорело, попало в помойку, а оттуда частично было извлечено и перевезено в Государственный музей музыкальной культуры, — правда, в таком виде, что, говорят, понять уже ничего нельзя: остались лишь разрозненные страницы рукописей.
В «Термен-центре» хранится еще драная пожелтевшая афиша, на которой сообщается, что Арсений Авраамов будет исполнять свою «музыку будущего». Это одно из немногих оставшихся физических свидетельств существования самого странного музыканта, какого видел мир.
Анна Благая
(опубликовано под псевдонимом Анна Аш)