Итак, мы уже знаем, что музыка может «обрисовывать» перед слушателями некие объекты. Птичек в музыке мы уже послушали, в том числе механических. Наша новая тема для размышлений — Музыкальная механика, или механизмы в музыке.
Она огромная, эта тема. И зайти в нее можно с нескольких сторон. Но мы ограничимся пока одним: пьесами на тему механизмов.
Вечный двигатель…
С давних пор существует традиция создавать виртуозные пьесы на тему так называемого «вечного движения» (или «непрерывного движения»: perpetuum mobile, moto perpetuo и т.д.). Этих пьес набралось довольно большое количество, для одной только скрипки есть варианты Moto perpetuo, сочиненные Паганини, Бомом и еще несколькими композиторами. Эти пьесы нужно играть с полной невозмутимостью, ни на секунду не прерывая бег механизма, заставляя свой скрипичный аппарат (вот ведь как странно музыканты-исполнители называют свои руки во время игры!!!) чисто, быстро и четко выполнить работу и ни разу не «встать».
Я не удивлюсь, если в этих пьесах косвенно проявляется старая утопическая мысль человечества о вечном двигателе. Хотя должна сказать, что в отличие от мыслей философов, музыкальное ее отражение скучновато и не столь грандиозно. Скорее получается не идеальное творение человеческого ума, а такая, мм…, заводная игрушка в руках скучающего музыканта…
Я уж не говорю о том, что всё это не очень честно — «непрерывное движение«, как вы понимаете, в конце пьесы все-таки прерывается, точнее просто заканчивается.
Вот «Вечное движение» Паганини в исполнении Менухина:
Но механизмы в музыкальных пьесах отражались и более приземленные, не везде была такая чистая абстракция, как в пьесах на тему вечного двигателя.
…и другие безобидные вещи:
прялки, часы, музыкальные табакерки…
Бывают пьесы, как, например, «Прялка» Шуберта или Поппера, изображающие мерный перестук прядильного станка. Этот сюжет уже более человеческий во всех смыслах: подразумевается, что прялка стучит не сама по себе, за прялкой сидит девушка, и косвенно (а почему бы и нет) композитор передает ее историю, ее мысли, которые возникают у нее, пока она сидит за прялкой.
Про отражение в музыке такого торжества механики, как часы, я уже немножко говорила в опыте «Птичье пение в музыке». Некоторые торжественно-механистичные пьесы, имитирующие пение птичек, действительно напоминают часы с кукушкой. Но не всегда об этом говорит сам композитор. Симфония Гайдна под названием «Часы» — тот случай, когда нам не надо ни о чем смутно догадываться, сам автор нам кинул подсказку.
Весьма галантная симфония, и нельзя сказать, чтоб сильно механистичная… Впрочем, такими были все пьесы старых эпох.
Вот еще популярный объект в старой музыке: музыкальная шкатулка или музыкальная табакерка. Это ведь тоже механизм, там есть колёсики, которые крутятся, впрочем выводит мелодию все-таки человеческая рука, вращающая ручку.
… Доигрались!
Ну а потом… Из общечеловеческой истории (а не только истории музыки) мы с вами знаем, что потом наступил 20-й век и… индустриальная эпоха. И то, что было в музыке забавной игрой (на самом деле у Гайдна, Паганини и других все это была именно игра в механизмы, а музыка была все-таки живая), вдруг стало расти, расти, расти в размерах… и превращаться в какого-то монстра.
В музыке индустриального 20 века появилось целое направление, имитирующее работу механизмов. И это уже были не какие-нибудь безобидные музыкальные табакерки, золотые игрушечные птички и отвлеченные идеи, а грандиозные, устрашающие фабрики, заводы и лязгающие стальные машины, способные смять всё на своем пути.
Вот, пожалуйста, произведение композитора Мосолова — «Завод. Музыка машин». Страшновато?
Помните рассказ Альфреда Бестера «Рукопись, найденная в бутылке«, о том, как механизмы взбунтовались и подчинили все себе? Вот примерно так все и получилось в музыке. То, что начиналось как занятный кунстштюк, по пути переродилось и стало не таким уж забавным.
К музыке (даже самой романтической) стали иначе относиться, ее стали иначе играть. Даже футуролог Тоффлер, не будучи музыкантом, уловил влияние индустриальной эпохи на музыкальное исполнительство: он писал, что такие гигантские музыкальные машины, как симфонические оркестры в современном понимании этого слова, совершенно неслучайно возникли именно в индустриальную эпоху, что и они представляют собой своего рода фабрики или заводы, и что не зря параллельно с ними возникли большие музыкальные залы, способные вместить эти махины, и что индустриальная эпоха отразилась и на стандартах исполнения…
А потом (продолжу от себя) получилось так, что само исполнение музыки (и теперь уже любой музыки, не только на тему механизмов и не только в исполнении оркестров) стало механистичным; самые живые, казалось бы, вещи стали исполняться автоматически, самые трепетные человеческие чувства оказались унифицированы. Идеальным исполнителем, пропагандируемым на всех музыкальных конкурсах, стал человек-машина: неумолимый терминатор, громко и четко, но без понимания музыки играющий стандартизированный набор произведений.
Как часто сегодня можно видеть картину: перед слушателями выходит человек с именем, со званиями и регалиями, и играет — блестяще, громко, уверенно, расточая кругом вместе с заученными пассажами заученные улыбки, и вроде всё здорово, и вроде все рукоплещут, но только — вдумчивый слушатель понимает, что чего-то в этом во всем нет самого главного: жизни. Это мертвая музыка под пальцами идеально настроенного автомата, музыка, где нет самого главного — звучания души…
Но это уже предмет для статьи о живой музыке, которую, если позволит время и обстоятельства, я напишу здесь позже.